ВЛАДИМИР ЯНКЕ. ЛОГО-СТИХО-МУЗЫКО-ИЗО-КВЕСТ «БОЖЕСТВЕННАЯ СИМФОНИЯ» в 13-И АПОСТОЛАХ. PDF - скачать
ЦАРЕВНА ЛЕБЕДЬ, ДЕМОН, СИРЕНЬ МИХАИЛА ВРУБЕЛЯ
Они всегда приходили вместе. И никогда – порознь.
Царевна Лебедь. Демон. Сирень.
Сирень пьянила, дурманила, кружила голову.
Дурманила и кружила голову Царевна Лебедь.
Дурманил и кружил голову Демон. И страшил.
Страшил и очаровывал.
И Царевна Лебедь очаровывала.
Но Демон был наваждением, а Царевна – мороком.
Нет, мороком-обмороком была Сирень.
А Царевна Лебедь была заклятием. Сном-заклятием.
На улице тьма, холод, душа выстужена, и слеза – ледяной иглой.
И, вдруг, сон: она – невероятная, снежная и – Царевна.
И холодом от неё, и счастьем-ненастьем. И вечностью.
Нет, вечностью – от Демона. И стужей.
И такой тоской-печалью, что пожалеть-обогреть хочется.
А он улыбается.
Так улыбается боль.
Так улыбается тоска, которая – бездна.
Ангел. Падший Ангел.
Ну что они там с Богом-то не поделили? Что?
Как же он прекрасен – Ангел поверженный. Как прекрасен и …
Наваждение.
Сирень пьянит, морочит. До обморока. Дурманит.
Ненавижу.
Но вижу и Царевну Лебедь, и Демона, и весь мир вешний сквозь сирень:
В сиреневых пятнах, бликах, вспышках, вскриках …
Демон сводит с ума.
Царевна Лебедь сводит с ума.
Сирень сводит с ума.
Царевна Лебедь забрала душу и сердце.
Ещё тогда, когда только-только в набросках, в сиреневых холодных туманностях и смутностях едва-едва проступали её черты.
А потом, позже, легли на холст душа и сердце и словно вмёрзли в него, освятив напоследок собой неземную красоту Царевны, плывущую в сиреневых отзвуках ледяной стужи.
Царевна Лебедь. Демон. Сирень.
Сирень пьянила, дурманила, кружила голову.
Дурманила и кружила голову Царевна Лебедь.
Дурманил и кружил голову Демон. И страшил.
Страшил и очаровывал.
И Царевна Лебедь очаровывала.
Но Демон был наваждением, а Царевна – мороком.
Нет, мороком-обмороком была Сирень.
А Царевна Лебедь была заклятием. Сном-заклятием.
На улице тьма, холод, душа выстужена, и слеза – ледяной иглой.
И, вдруг, сон: она – невероятная, снежная и – Царевна.
И холодом от неё, и счастьем-ненастьем. И вечностью.
Нет, вечностью – от Демона. И стужей.
И такой тоской-печалью, что пожалеть-обогреть хочется.
А он улыбается.
Так улыбается боль.
Так улыбается тоска, которая – бездна.
Ангел. Падший Ангел.
Ну что они там с Богом-то не поделили? Что?
Как же он прекрасен – Ангел поверженный. Как прекрасен и …
Наваждение.
Сирень пьянит, морочит. До обморока. Дурманит.
Ненавижу.
Но вижу и Царевну Лебедь, и Демона, и весь мир вешний сквозь сирень:
В сиреневых пятнах, бликах, вспышках, вскриках …
Мир сиренью занедужил:
Мир сиренью вьюжит, кружит,
Вьюжит, кружит третий день.
Морок, обморок, сирень.
Демон сводит с ума.
Царевна Лебедь сводит с ума.
Сирень сводит с ума.
Царевна Лебедь забрала душу и сердце.
Ещё тогда, когда только-только в набросках, в сиреневых холодных туманностях и смутностях едва-едва проступали её черты.
А потом, позже, легли на холст душа и сердце и словно вмёрзли в него, освятив напоследок собой неземную красоту Царевны, плывущую в сиреневых отзвуках ледяной стужи.
Забрала Царевна Лебедь душу. Забрала.
И стало стыло и пусто. Стыло и колко.
И падшему Ангелу предложить-то нечего. В других руках душа.
Да он и не настаивает.
Но что-то же он истребует? Что-то же он захочет забрать?
Ведь зачем-то же он приходит?
Или и вправду захотел увидеть себя через меня?
Увидеть глазами художника, замороченного сиреневой музыкой.
Приходит. Садится. Молчит. Смотрит. Мол, на – пробуй!
И я пробую. Уже и кисть в руках, и холст подтанцовывает от нетерпения, и бешенство накатывает – не подходите, не трогайте, не мешайте.
Не-на-вижу.
назад
