ВЛАДИМИР ЯНКЕ. ЛОГО-СТИХО-МУЗЫКО-КНИГА «ДЫХАНЬЕ МУЗЫКИ» (АССОЦИАЦИИ).
МОДЕСТ МУСОРГСКИЙ
- «Какую речь не услышу, кто бы ни говорил (главное, что бы ни говорил), уж у меня в мозгах работается музыкальное изложение такой речи».
Модест Мусоргский.
- Нотки презрения и недоумения звучат по адресу Мусоргского в «Летописи» Римского-Корсакова – считалось, что он ничего не умеет докончить и завершить, что он забулдыга (Эдгар По был тоже забулдыгой), да ещё одержимый манией величия. Одним словом, он был мытарем среди праведных и приличных фарисеев.
Его последние годы жизни – это настоящее человеческое «дно», на которое опустился, подобно Верлену, Бодлеру и Эдгару По, великий русский музыкант. Как и последний, он рано сгорает – в белой горячке, подобранный на улице, — одинокий, потерявший давно связь не только с музыкальными друзьями, но и вообще с тем обществом, к которому, в качестве блестящего гвардейского офицера, ранее сам принадлежал».
Леонид Сабанеев (музыковед). 1939.
- Внимание великолепно образованного и эрудированного русского офицера Мусорского, свободно владевшего немецким, французским и знавшего латынь и греческий, на музыкальные занятия обратил русский композитор Милий Алексеевич Балакирев, более известный как глава «Могучей кучки».
- «Самолюбие его разрослось в сильной степени, появились надменность и даже какая-то жестокость».
Н. Римский-Корсаков о Мусоргском.
- «Всё у него вяло и бесцветно. Мне кажется, он совершенный идиот. У него нет ничего внутри».
В. Стасов (критик) о Мусоргском.
- «… То, что я кроме «Бориса» и «Хованщины» еще оркестровал и «Песни и пляски смерти», свидетельствует, вероятно, о моей ревности к Римскому-Корсакову. То есть в своем отношении к Мусоргскому мне хотелось его переплюнуть, что ли.
Естественно, что сначала был «Борис», а «Хованщина» потом. Этот путь я как бы с самим Мусоргским проделал. В юности мне больше нравился «Борис», в зрелые годы – «Хованщина». Потом долгие годы моим любимым сочинением оставались «Песни и пляски». А теперь я, пожалуй, больше всего «Без солнца» люблю. Мне кажется, в этом цикле много созвучно с оперой, которую я твердо намерен написать, с «Черным монахом» по Чехову.
Модест Мусоргский.
- Нотки презрения и недоумения звучат по адресу Мусоргского в «Летописи» Римского-Корсакова – считалось, что он ничего не умеет докончить и завершить, что он забулдыга (Эдгар По был тоже забулдыгой), да ещё одержимый манией величия. Одним словом, он был мытарем среди праведных и приличных фарисеев.
Его последние годы жизни – это настоящее человеческое «дно», на которое опустился, подобно Верлену, Бодлеру и Эдгару По, великий русский музыкант. Как и последний, он рано сгорает – в белой горячке, подобранный на улице, — одинокий, потерявший давно связь не только с музыкальными друзьями, но и вообще с тем обществом, к которому, в качестве блестящего гвардейского офицера, ранее сам принадлежал».
Леонид Сабанеев (музыковед). 1939.
- Внимание великолепно образованного и эрудированного русского офицера Мусорского, свободно владевшего немецким, французским и знавшего латынь и греческий, на музыкальные занятия обратил русский композитор Милий Алексеевич Балакирев, более известный как глава «Могучей кучки».
- «Самолюбие его разрослось в сильной степени, появились надменность и даже какая-то жестокость».
Н. Римский-Корсаков о Мусоргском.
- «Всё у него вяло и бесцветно. Мне кажется, он совершенный идиот. У него нет ничего внутри».
В. Стасов (критик) о Мусоргском.
- «… То, что я кроме «Бориса» и «Хованщины» еще оркестровал и «Песни и пляски смерти», свидетельствует, вероятно, о моей ревности к Римскому-Корсакову. То есть в своем отношении к Мусоргскому мне хотелось его переплюнуть, что ли.
Естественно, что сначала был «Борис», а «Хованщина» потом. Этот путь я как бы с самим Мусоргским проделал. В юности мне больше нравился «Борис», в зрелые годы – «Хованщина». Потом долгие годы моим любимым сочинением оставались «Песни и пляски». А теперь я, пожалуй, больше всего «Без солнца» люблю. Мне кажется, в этом цикле много созвучно с оперой, которую я твердо намерен написать, с «Черным монахом» по Чехову.
Каждый раз через Мусоргского проясняется для меня что-то чрезвычайно важное и в моих собственных занятиях. Работа над «Борисом» многое дала для Седьмой и Восьмой симфоний. Потом откликнулась и в Одиннадцатой. Одиннадцатую я одно время считал самым «мусоргским» своим сочинением. От «Хованщины» что-то перешло в Тринадцатую и «Казнь Степана Разина». О связи «Песен и плясок смерти» и Четырнадцатой симфонию я заявлял даже печатно. Конечно, список возможных параллелей этим далеко не исчерпывается. Если есть время и желание, любители параллелей могут его значительно расширить. Правда, для этого им пришлось бы основательно покорпеть над моими сочинениями, как преданными гласности, так пока еще и скрытыми от взоров музыковедов в штатском. Но для музыковедов настоящих, с музыкальным образованием и музыкантскими целями это будет, может быть, небесполезной работой, хотя и трудоемкой».
Дмитрий Шостакович (в книге С. Волкова).
- «…Мусоргский услышал такие созвучия, каких до него в музыке не встречалось. И это не сознательно сконструированная «новизна», а естественный гармонический комплекс, неразрывно связанный с движением столь же естественной распевной мелодии и своим напряжением оттеняющий ее изгибы.
Мусоргский – фигура исключительно сложная. В нем очень много начал. Он первым среди музыкантов обратил внимание на непостижимую сложность человеческой природы, человеческой психики, подобно тому как в литературе это сделал его современник Достоевский. В нем были уже ростки того искусства, которое впоследствии стало искусством декаданса: трагические страницы вокального цикла «Без солнца», последние романсы – свидетельство его глубочайшего душевного трагизма, полного одиночества.
Повторяю: это был человек исключительно сложный и душевно богатый».
Георгий Свиридов.
- «В человеческих массах, как в отдельном лице, всегда есть тончайшие черты, ускользающие от хватки, черты, никем еще не тронутые: подмечать и изучать их в чтении, в наблюдении, по догадкам, всем нутром изучать и кормить ими человечество, как здоровым блюдом, которого еще не пробовал – вот задача-то! Восторг!».
Модест Мусоргский.
Дмитрий Шостакович (в книге С. Волкова).
- «…Мусоргский услышал такие созвучия, каких до него в музыке не встречалось. И это не сознательно сконструированная «новизна», а естественный гармонический комплекс, неразрывно связанный с движением столь же естественной распевной мелодии и своим напряжением оттеняющий ее изгибы.
Мусоргский – фигура исключительно сложная. В нем очень много начал. Он первым среди музыкантов обратил внимание на непостижимую сложность человеческой природы, человеческой психики, подобно тому как в литературе это сделал его современник Достоевский. В нем были уже ростки того искусства, которое впоследствии стало искусством декаданса: трагические страницы вокального цикла «Без солнца», последние романсы – свидетельство его глубочайшего душевного трагизма, полного одиночества.
Повторяю: это был человек исключительно сложный и душевно богатый».
Георгий Свиридов.
- «В человеческих массах, как в отдельном лице, всегда есть тончайшие черты, ускользающие от хватки, черты, никем еще не тронутые: подмечать и изучать их в чтении, в наблюдении, по догадкам, всем нутром изучать и кормить ими человечество, как здоровым блюдом, которого еще не пробовал – вот задача-то! Восторг!».
Модест Мусоргский.