ВЛАДИМИР ЯНКЕ. ЛОГО-СТИХО-МУЗЫКО-КНИГА «ДЫХАНЬЕ МУЗЫКИ» (АССОЦИАЦИИ).
АЛЬФРЕД ШНИТКЕ
Ирина Шнитке.
Из интервью. Р. Юсипей. Портал colta.ru. 17 апреля 2015.
- Чем в те годы определялась успешность композитора?
- Карьера, награды, премии – все это Альфреда никогда не интересовало. Хотя, когда я сейчас приезжаю в Москву, частенько выкладываю перед собой все его ордена – такие они красивые (смеется).
Приоритетными были исполнения. Прежде всего, важно было наконец услышать в концертном зале то, что ты написал. С другой стороны, очень волновало восприятие публики. Я помню случаи, когда половина зала могла уйти во время исполнения. Зато оставшаяся половина становилась тем ядром, из которого впоследствии формировалась публика Шнитке. И в этом понимании успех к нему начал приходить довольно быстро, где-то сразу после премьеры Первой симфонии (спасибо Родиону Щедрину, который подписал письмо о том, что ее можно играть в Горьком). Помню, туда съехалось совершенно безумное количество людей. Перед нами сидели две очень пожилые дамы. Одна другую поначалу все время дергала: давай уйдем – не могу я это слушать. Затем они затихли, а когда все закончилось, вскочили и стали бурно аплодировать. А потом признались, что, хотя ничего в этой музыке не понимают, понравилась она им безумно.
В день премьеры кантаты «История доктора Иоганна Фауста» возле Зала имени Чайковского дежурила конная милиция. На одном из первых авторских концертов мужа в Московском доме композиторов выломали входную дверь. Зал просто не вмещал всех желающих. Когда в Пушкинском музее впервые исполнялись хоровые «Стихи покаянные», после окончания первые две-три минуты стояла гробовая тишина. Потом люди начали вытирать слезы.
- Вы не жалеете о том, что в свое время переехали в Германию?
- Мы никуда не переезжали. У меня до сих пор квартира в Москве. Там все как было, так и осталось. В 1989-м Альфред получил годовую стипендию Берлинской научной коллегии. Нам предоставили квартиру в Берлине. Условием было написать за этот год новое сочинение, и Альфред написал Второй виолончельный концерт для Мстислава Ростроповича. Кстати, Альфред никогда не посвящал музыкантам свои произведения, если об этом не просили сами исполнители. Он не хотел никому навязывать свои сочинения.
Из интервью. Р. Юсипей. Портал colta.ru. 17 апреля 2015.
- Чем в те годы определялась успешность композитора?
- Карьера, награды, премии – все это Альфреда никогда не интересовало. Хотя, когда я сейчас приезжаю в Москву, частенько выкладываю перед собой все его ордена – такие они красивые (смеется).
Приоритетными были исполнения. Прежде всего, важно было наконец услышать в концертном зале то, что ты написал. С другой стороны, очень волновало восприятие публики. Я помню случаи, когда половина зала могла уйти во время исполнения. Зато оставшаяся половина становилась тем ядром, из которого впоследствии формировалась публика Шнитке. И в этом понимании успех к нему начал приходить довольно быстро, где-то сразу после премьеры Первой симфонии (спасибо Родиону Щедрину, который подписал письмо о том, что ее можно играть в Горьком). Помню, туда съехалось совершенно безумное количество людей. Перед нами сидели две очень пожилые дамы. Одна другую поначалу все время дергала: давай уйдем – не могу я это слушать. Затем они затихли, а когда все закончилось, вскочили и стали бурно аплодировать. А потом признались, что, хотя ничего в этой музыке не понимают, понравилась она им безумно.
В день премьеры кантаты «История доктора Иоганна Фауста» возле Зала имени Чайковского дежурила конная милиция. На одном из первых авторских концертов мужа в Московском доме композиторов выломали входную дверь. Зал просто не вмещал всех желающих. Когда в Пушкинском музее впервые исполнялись хоровые «Стихи покаянные», после окончания первые две-три минуты стояла гробовая тишина. Потом люди начали вытирать слезы.
- Вы не жалеете о том, что в свое время переехали в Германию?
- Мы никуда не переезжали. У меня до сих пор квартира в Москве. Там все как было, так и осталось. В 1989-м Альфред получил годовую стипендию Берлинской научной коллегии. Нам предоставили квартиру в Берлине. Условием было написать за этот год новое сочинение, и Альфред написал Второй виолончельный концерт для Мстислава Ростроповича. Кстати, Альфред никогда не посвящал музыкантам свои произведения, если об этом не просили сами исполнители. Он не хотел никому навязывать свои сочинения.
Тогда же в Гамбурге из Высшей школы музыки ушел Дьердь Лигети, и на освободившееся место рекомендовали Альфреда. Тем временем в СССР начали происходить самые бурные события. Когда мы приезжали в Москву, раздавались телефонные звонки с антисемитскими угрозами. Одним словом, мы решили переждать неспокойный период в Германии. Думали, пробудем тут года два-три, пока все уляжется. В 1991-м у мужа случился второй инсульт (слава Богу, он от него быстро отошел). А в мае 1994-го – третий. Так мы здесь и застряли.
- Вы упомянули об истории с Девятой симфонией. Могли бы вы рассказать подробнее о ее премьере?
- Геннадий Николаевич Рождественский с супругой приехали к нам в Гамбург в тот момент, когда Альфред с огромным трудом закончил это сочинение. Правая рука уже не работала, левой он никогда не писал – а пришлось. Геннадий Николаевич, просмотрев партитуру, сам предложил расшифровать этот малопонятный почерк. Весной 1998 года он прислал нам партитуру по почте. Забегая вперед, скажу, что Альфреда не стало 3 августа. Вполне естественно, что чувствовал себя он в разные дни по-разному. Когда пришли ноты, Альфред открыл начало, полистал немного и махнул рукой: мол, можно играть. Потом, ближе к июньскому исполнению, смотрю – он сидит, все смотрит целиком. И, просмотрев полностью, играть сочинение категорически запретил.
Я позвонила Мстиславу Ростроповичу, поскольку концерт проводил связанный с ним фонд, и предложила исполнить Восьмую симфонию, которая в то время в Москве еще не исполнялась и, кстати, была посвящена Рождественскому. Ростропович сказал, что решать вопрос нужно с Геннадием Николаевичем.
Тот ответил, что изменить ничего нельзя – оркестр уже репетирует. Я попала только на генеральную репетицию и, честно говоря, пришла в ужас от того, что услышала. В перерыве пришла к Рождественскому в артистическую, просила какие-то фрагменты убрать, что-то подкорректировать, что-то затушевать динамически. Во время второй половины репетиции Геннадий Николаевич оставил все как было. А в конце обернулся ко мне и спросил: «Теперь все в порядке?» Я не автор, я только жена. И при всей публике ответить: «Простите, Геннадий Николаевич, вы ничего не сделали из того, о чем я просила», конечно, не смогла. Сказала, что все в порядке.
Потом привезла запись Альфреду. До конца он ее не дослушал. Отшвырнул партитуру и жестом попросил выключить магнитофон. Я отвезла Альфреда в кабинет и не успела сделать несколько шагов от двери, как услышала, что он в голос рыдает.
- Вы упомянули об истории с Девятой симфонией. Могли бы вы рассказать подробнее о ее премьере?
- Геннадий Николаевич Рождественский с супругой приехали к нам в Гамбург в тот момент, когда Альфред с огромным трудом закончил это сочинение. Правая рука уже не работала, левой он никогда не писал – а пришлось. Геннадий Николаевич, просмотрев партитуру, сам предложил расшифровать этот малопонятный почерк. Весной 1998 года он прислал нам партитуру по почте. Забегая вперед, скажу, что Альфреда не стало 3 августа. Вполне естественно, что чувствовал себя он в разные дни по-разному. Когда пришли ноты, Альфред открыл начало, полистал немного и махнул рукой: мол, можно играть. Потом, ближе к июньскому исполнению, смотрю – он сидит, все смотрит целиком. И, просмотрев полностью, играть сочинение категорически запретил.
Я позвонила Мстиславу Ростроповичу, поскольку концерт проводил связанный с ним фонд, и предложила исполнить Восьмую симфонию, которая в то время в Москве еще не исполнялась и, кстати, была посвящена Рождественскому. Ростропович сказал, что решать вопрос нужно с Геннадием Николаевичем.
Тот ответил, что изменить ничего нельзя – оркестр уже репетирует. Я попала только на генеральную репетицию и, честно говоря, пришла в ужас от того, что услышала. В перерыве пришла к Рождественскому в артистическую, просила какие-то фрагменты убрать, что-то подкорректировать, что-то затушевать динамически. Во время второй половины репетиции Геннадий Николаевич оставил все как было. А в конце обернулся ко мне и спросил: «Теперь все в порядке?» Я не автор, я только жена. И при всей публике ответить: «Простите, Геннадий Николаевич, вы ничего не сделали из того, о чем я просила», конечно, не смогла. Сказала, что все в порядке.
Потом привезла запись Альфреду. До конца он ее не дослушал. Отшвырнул партитуру и жестом попросил выключить магнитофон. Я отвезла Альфреда в кабинет и не успела сделать несколько шагов от двери, как услышала, что он в голос рыдает.