ВЛАДИМИР ЯНКЕ. ЛОГО-СТИХО-МУЗЫКО-ИЗО-КВЕСТ «БОЖЕСТВЕННАЯ СИМФОНИЯ» в 13-И АПОСТОЛАХ. PDF - скачать
ХУДОЖНИК, СКРИПКА, ХОЛСТ
Скрипку он доставал только тогда, когда накатывало. Когда ощущал, что между ним, пространством и временем начинает резонировать какая-то зыбкая, вибрирующая, зовущая мелодия.
Он устанавливал на мольберт очередной подрамник с чистым холстом.
Брал в руки скрипку.
И начинал играть.
Глядя на холст, всматриваясь в него, он импровизировал, вытягивая из скрипки то, что попадало в его настроение, погоду за окном, его воспоминания, его фантазии и иллюзии. В его связь с пространствами и временами.
Он вплетал в звучащую музыку все новые и новые мелодии, мотивы, темы.
Бывало так, что вечер проходил впустую.
Бывало и так, что на пике какой-нибудь очередной мелодии холст неожиданно начинал мерцать. По его поверхности скользили сполохи, смутности, неявности.
Холст начинал дышать.
Звучать.
Холст вбирал в себя пассажи, пиццикато, кантиленные зависания скрипки.
Ее шепоты.
Ропоты.
Холст любил, ненавидел, страдал вместе со скрипкой.
И проявлялись на поверхности холста лица, начинались движения, определялись в явственность тени.
Рождалась жизнь.
Странная.
Скрипка умолкала.
Холст затихал.
Шла минута, другая.
Мастер делал шаг, другой вокруг холста. Подходил ближе. Отходил. Всматривался. Что-то бормотал. Что-то ему не нравилось.
Если не нравилось сильно, он отбрасывал холст в угол.
В груду таких же холстов, раскритикованных на этом императивном художественном совете.
Если же холст вызывал удовлетворение Мастера, то он находил на стене свободное, подходящее для холста место и вывешивал его в череде таких же опусов с, казалось бы, чистыми, невинными поверхностями.
И еще некоторое время стоял возле него, удовлетворенно покачивая головой. Слегка пританцовывая, в какой-то даже шутовской манере.
Наступал следующий вечер.
Мастер устанавливал на мольберт очередной подрамник с новым холстом. Брал в руки скрипку и начинал играть …
А потом подступали вечера, когда замолкало пространство, время. Когда ничего не подкатывало к горлу. Когда пустая тишина обступала Мастера.
Тогда скрипка оставалась в футляре, мольберт пустым, холст нетронутым.
В один из таких вечеров Мастер принял решение.
Он устанавливал на мольберт очередной подрамник с чистым холстом.
Брал в руки скрипку.
И начинал играть.
Глядя на холст, всматриваясь в него, он импровизировал, вытягивая из скрипки то, что попадало в его настроение, погоду за окном, его воспоминания, его фантазии и иллюзии. В его связь с пространствами и временами.
Он вплетал в звучащую музыку все новые и новые мелодии, мотивы, темы.
Бывало так, что вечер проходил впустую.
Бывало и так, что на пике какой-нибудь очередной мелодии холст неожиданно начинал мерцать. По его поверхности скользили сполохи, смутности, неявности.
Холст начинал дышать.
Звучать.
Холст вбирал в себя пассажи, пиццикато, кантиленные зависания скрипки.
Ее шепоты.
Ропоты.
Холст любил, ненавидел, страдал вместе со скрипкой.
И проявлялись на поверхности холста лица, начинались движения, определялись в явственность тени.
Рождалась жизнь.
Странная.
Скрипка умолкала.
Холст затихал.
Шла минута, другая.
Мастер делал шаг, другой вокруг холста. Подходил ближе. Отходил. Всматривался. Что-то бормотал. Что-то ему не нравилось.
Если не нравилось сильно, он отбрасывал холст в угол.
В груду таких же холстов, раскритикованных на этом императивном художественном совете.
Если же холст вызывал удовлетворение Мастера, то он находил на стене свободное, подходящее для холста место и вывешивал его в череде таких же опусов с, казалось бы, чистыми, невинными поверхностями.
И еще некоторое время стоял возле него, удовлетворенно покачивая головой. Слегка пританцовывая, в какой-то даже шутовской манере.
Наступал следующий вечер.
Мастер устанавливал на мольберт очередной подрамник с новым холстом. Брал в руки скрипку и начинал играть …
А потом подступали вечера, когда замолкало пространство, время. Когда ничего не подкатывало к горлу. Когда пустая тишина обступала Мастера.
Тогда скрипка оставалась в футляре, мольберт пустым, холст нетронутым.
В один из таких вечеров Мастер принял решение.
Он пригласил гостью.
Она ходила по мастерской, рассматривая чистые холсты, расположенные на стенах в каком-то своем продуманном, видимо динамичном характере и порядке.
Возвращалась.
Шла дальше.
Отходила.
Подходила ближе.
Остановилась.
Надолго.
- Откуда ты узнал, что в юности у меня были длинные волосы, и я любила красные цвета?
- Я не знал.
- А это? Кто тебе рассказал, что я так и не услышала от него – Я тебя люблю!
Он погиб. Нелепо. В горах.
- Никто.
И через паузу.
- Это скрипка. Музыка. Холст. Ну, может быть, немного – я. И больше никого и ничего.
Через год с началом сезона белых ночей состоялась выставка Мастера.
Пространство стен было заполнено чистыми холстами.
В центре зала на подиуме лежала скрипка в раскрытом футляре.
Люди ходили по залу.
Кто-то, пройдя экспозицию до трети или половины, недоуменно покидал зал.
Остальные двигались, останавливались, всматривались.
Остальные двигались, останавливались, всматривались.
Походили ближе.
Отходили.
Порой возвращались и …
Мастер видел, как тот или иной холст начинал мерцать, играя сполохами. Начинали проступать тени, неявности, лица.
Кто-то светлел лицом.
Кто-то улыбался.
Кто-то украдкой вытирал глаза.
Чем дольше, тем больше пространство галереи полнилось музыкой, самыми невероятными мелодиями.
Их становилось все больше и больше.
Казалось, что такое количество разнородных мелодий должно рождать какофонию звуков. Но зал наполняли гармоничные созвучия, гармоничные полифонии. Контрапункты согласия.
В зале находились хорошие люди.
А Мастер был все же хорошим, и даже – великим Мастером.
Ну а скрипка была скрипкой.
Не хорошой, не плохой, не средней. Она была скрипкой.
А, как известно, для того, чтобы рождать музыку достаточно быть просто скрипкой.
Мастер научил ее говорить с холстами.
Говорить так, что холсты вбирали в себя пассажи, пиццикато, кантиленные зависания скрипки.
Она ходила по мастерской, рассматривая чистые холсты, расположенные на стенах в каком-то своем продуманном, видимо динамичном характере и порядке.
Возвращалась.
Шла дальше.
Отходила.
Подходила ближе.
Остановилась.
Надолго.
- Откуда ты узнал, что в юности у меня были длинные волосы, и я любила красные цвета?
- Я не знал.
- А это? Кто тебе рассказал, что я так и не услышала от него – Я тебя люблю!
Он погиб. Нелепо. В горах.
- Никто.
И через паузу.
- Это скрипка. Музыка. Холст. Ну, может быть, немного – я. И больше никого и ничего.
Через год с началом сезона белых ночей состоялась выставка Мастера.
Пространство стен было заполнено чистыми холстами.
В центре зала на подиуме лежала скрипка в раскрытом футляре.
Люди ходили по залу.
Кто-то, пройдя экспозицию до трети или половины, недоуменно покидал зал.
Остальные двигались, останавливались, всматривались.
Остальные двигались, останавливались, всматривались.
Походили ближе.
Отходили.
Порой возвращались и …
Мастер видел, как тот или иной холст начинал мерцать, играя сполохами. Начинали проступать тени, неявности, лица.
Кто-то светлел лицом.
Кто-то улыбался.
Кто-то украдкой вытирал глаза.
Чем дольше, тем больше пространство галереи полнилось музыкой, самыми невероятными мелодиями.
Их становилось все больше и больше.
Казалось, что такое количество разнородных мелодий должно рождать какофонию звуков. Но зал наполняли гармоничные созвучия, гармоничные полифонии. Контрапункты согласия.
В зале находились хорошие люди.
А Мастер был все же хорошим, и даже – великим Мастером.
Ну а скрипка была скрипкой.
Не хорошой, не плохой, не средней. Она была скрипкой.
А, как известно, для того, чтобы рождать музыку достаточно быть просто скрипкой.
Мастер научил ее говорить с холстами.
Говорить так, что холсты вбирали в себя пассажи, пиццикато, кантиленные зависания скрипки.